Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

В гостиную в сиянии белой ночи входят Ломов и Евгения, они словно осваиваются в новом доме, в пантомиме проступает характер взаимоотношений между ними.

ПОЛИНА. Это был Ломов?

МОРЕВ (кивнув). У Ломова с Евгенией была предыстория: еще будучи учащимся Московского училища живописи, ваяния и зодчества и проживая в доме купца Колесникова, дальнего родственника, он был влюблен в Евгению и был вынужден, не без скандала, съехать и поселиться в гостинице. Еще первый его дом строился, он уже нашел заказ в столице, переживающей строительную лихорадку. Это был настоящий Клондайк для архитекторов, и Ломов с головой ушел в работу.

ПОТЕХИН. Как это похоже на наше время!

МОРЕВ. Архитектура как искусство вряд ли присутствует в современных зданиях. Стиль модерн в контурах зданий, весьма причудливых, в материалах, с использованием камня, в украшениях с мотивами флоры и фауны быстро оформился и требовал лишь неожиданных вариаций. Небольшие особняки и высокие доходные дома росли, как грибы, и самой изощренной конфигурации окон, балконов, верха с башенками и куполами, что отдавало готикой и барокко, с витражами и колоннами, только посвященными не богам и властителям, а человечеству, как выражались встарь, то есть общей массе людей. В этом ощущалась человечность, что находило выражение в физиономии дома и в его убранстве, так что дом становился как бы портретом архитектора или владельца.

КОРОБОВ. Да, в домах в стиле модерн нередко проступает физиономия живого создания!

МОРЕВ. Но вернемся к Ломову, который за несколько лет сделался весьма состоятельным человеком. Он уже подумывал о строительстве собственного дома, рисуя его для души, и в это-то время судьба снова свела его с Евгенией Васильевной. Казалось, она совсем не изменилась, стала лишь более полнокровной, чем старшеклассница-гимназистка, а он раздался в плечах, слегка располнел, череп и челюсти налились силой, на ровном поле щек румянец, что называется мужчина в самом соку. И Евгения, я думаю, не устояла на этот раз, не видя вокруг себя титулованных особ. Тетушке графине предстояло уломать брата выдать дочь за Ломова. Но решающим аргументом послужил этот дом, который начал строить архитектор для себя и чему весьма удивился Василий Иванович Колесников, оказывается, малый не промах!

Как только закончился ужин, Коробов поспешил восвояси, да и красноречие художника пошло на убыль, как только вышли в сад.

Сад. Опустилась или взошла восхитительная белая ночь...

ПОТЕХИН. Ваш рассказ основан на документах?

Морев лишь всплеснул руками.

ПОЛИНА (кутаясь в шаль). Такое впечатление, что вы это все о себе рассказывали.

МОРЕВ. Нет, скорее о вас. У меня, увы, другая история!

ПОЛИНА. Увы? Вы нас заинтриговали.

МОРЕВ. Меня же больше занимает история художника Ореста Смолина. Здесь прозвучала ее предыстория.

ПОЛИНА. О, как интересно! Тысяча и одна ночь.

ПОТЕХИН. Однако нам предстоит в субботу принимать гостей.

ПОЛИНА. Будет вечеринка в связи с новосельем. Приглашения разосланы. Мы знаем, вы не женаты. Приходите с подружкой.

МОРЕВ. Спасибо. Но будет много народу...

ПОЛИНА. Нет, в основном, бизнес-элита.

ПОТЕХИН. С нею хлопот не оберешься. Напрасная затея.

МОРЕВ. Вечеринка по-американски?

ПОЛИНА. Что-то в этом роде. Напитки и закуска, без всякого русского застолья. Себя показать и на других посмотреть.

ПОТЕХИН. Ярмарка тщеславия.

Потехин, потянувшись, поцеловал жену.

МОРЕВ. Таков свет!

Морев поднял было руку распрощаться, как вдруг его внимание привлекло зрелище на лужайке у беседки, реконструированной по сохранившимся рисункам.

Колонны из розового мрамора полукругом венчал купол, фриз которого был изукрашен античным орнаментом, - над беседкой свисали деревья, с просветами неба, и она имела вид сцены. Там бегали маленькие дети, обычные дети, в белых платьицах и матросках, однако очень похожие на херувимов и амуров.

Столики и кресла, на которых не всюду сидели, многие прохаживались, исчезая за деревьями; на виду у всех в кресле, вынесенном из гостиной, с особой формы спинкой, восседала еще довольно молодая женщина, с выражением лица и повадками то ли старушки, то ли больной, в атласном платье, в бриллиантах, - это была графиня Гликерия Ивановна Муравьева, тетушка Евгении Васильевны, которая была тут же, она не сидела за столиком, как ее муж господин Ломов, который один и ел, кажется, за всех и пил, она прохаживалась в роскошном платье и шляпке, а ее сопровождал тонкий, с нею одного роста, изящный, с нежным выражением лица молодой человек, которого все звали Серж, - это был граф Муравьев, но не муж Гликерии Ивановны, а племянник ее мужа.

ПОЛИНА. Ах, что же это?

ПОТЕХИН. Начинается.

МОРЕВ. Сидит в кресле в атласном платье графиня Муравьева.

ПОТЕХИН. А вот госпожа Ломова! Ну, в точь, как на портрете.

Послышалась речь, как в тишине летнего дня далеко слышно.

ЕВГЕНИЯ. Серж!

МОРЕВ. Серж, племянник графа.

Мужчина, одетый в сюртук особого покроя, брюки с галунами, подливал в бокалы гостей вино и отходил.

ПОЛИНА. Это дворецкий!

Экономка, которую звали Фаина Ивановна, полная, невысокого роста, весьма похожая на Нину Игоревну, следила за прислугой с тем, чтобы гости ни в чем не испытывали недостатка.

ФАИНА ИВАНОВНА. Кузьма, где Марианна?

КУЗЬМА. Фаина Ивановна, она не в моем подчинении.

ФАИНА ИВАНОВНА. И не в моем. Она горничная госпожи. Однако, когда гости, ей следовало бы нам помогать.

КУЗЬМА. Она и развлекает господ своими прелестями. Вчера из деревни, где всего набралась.

ФАИНА ИВАНОВНА. А тебе завидно.

КУЗЬМА. Конечно. Будь она поскромней, я бы на ней женился.

ФАИНА ИВАНОВНА. Разве ты ей не дядя?

КУЗЬМА. Не родной.

Показывается из беседки молодая девушка в темно-коричневом платье с белым передником, светлорусая, на голове веночек из фиалок.

ФАИНА ИВАНОВНА. Марианна! Мы работаем, а ты развлекаешься, как господа?

МАРИАННА. Приходил батюшка, принес лукошко, чтобы я собрала пожертвования у гостей. Я и обошла всех.

КУЗЬМА. А веночек к чему?

МАРИАННА. Так праздник! А с венком больше дают.

КУЗЬМА. Любишь покрасоваться.

МАРИАННА. Да и вы, Кузьма Петрович, умеете покрасоваться.

КУЗЬМА. Служба.

Объявились музыканты, и в беседке начались танцы для детей, впрочем, закружились и взрослые. Граф уговаривал Евгению Васильевну повальсировать, та отказывалась, зная, что супруг ее с трудом выносит его сиятельство.

МОРЕВ. Это пикник.

ПОТЕХИН. Среди ночи?

ПОЛИНА. Там сияет день. Фантастика.

МОРЕВ. Там сияет столь яркий свет...

ПОЛИНА. ... что, кажется, это Рай?

МОРЕВ. Там сияет столь яркий свет, что просвечивает кое-кого насквозь, скелет проступает, видите?

ПОТЕХИН. Это мертвецы? О, черт!

МОРЕВ. Пикник мертвецов. Ничего себе.

Морев посмотрел на Полину и Потехина, они-то живые?

ПОТЕХИН. Госпожа Ломова  была актрисой?

МОРЕВ. Нет. Но ведет себя, как актриса, не правда ли?

ПОТЕХИН. Что если мы к ним подойдем?

Потехин вышел на лужайку в сторону госпожи Ломовой, которая, прогуливаясь с графом, все время что-то декламировала.

Полина, не думая удерживать мужа, в испуге схватилась рукой за Морева и рассмеялась:

ПОЛИНА. Теперь видите, я не оттуда?

Морев коснулся ее плеча.

ПОЛИНА. Что вы делаете? Ах, да! Все хотите убедиться: это дизайн или такие плечи? 

МОРЕВ. Простите, ради Бога! Что-то детское заключено в ваших плечах и побуждает на детские поступки.

ПОЛИНА. Что-то детское?

МОРЕВ. Нет. Здесь вся нежность вашей души, о которой вы и не подозреваете.

ПОЛИНА. Вы Дон-Жуан?

МОРЕВ. Нет. Я художник.

ПОЛИНА (как будто с сожалением). А-а...

МОРЕВ. Как! Вы разочарованы?

ПОЛИНА. Не для себя, а за вас. Мне кажется, вы одиноки... Хотя это странно...

Вдруг Потехин споткнулся, упал и поднялся, точно вне себя, и тут видения исчезли, и воцарилась обыкновенная белая ночь.

Квартира в мансарде высокого доходного дома в стиле модерн. Входит Морев, в глубине мастерской уголок Летнего сада - то ли изображение, то ли реальность, Морев словно входит в нее и видит двух женщин: Бельская Ирина Михайловна и Юля о чем-то заспорили; Морев поклонился, Ирина Михайловна кивнула и отошла в сторону, а Юля подошла к художнику у мольберта.

МОРЕВ. Что-нибудь случилось?

ЮЛЯ. Что-нибудь? (Рассмеялась.) Детский вопрос.

МОРЕВ. Детские вопросы задают влюбленные.

ЮЛЯ. Мы влюблены?

Юля в брюках и кофточке молодежного фасона, но блещущих благородством, с ухоженным лицом, заключающим весь изыск и шарм ее облика, похоже, решила вывести его на чистую воду.